Пандемониум - Страница 55

— Знаешь, почему я назвала ее Блу?

Вопрос кажется мне странным.

— Я думала из-за цвета глаз.

Рейвэн отворачивается к костру и обхватывает колени руками.

— Я жила в Ярмуте. В бедном районе возле самой границы. Мало кто захочет жить поблизости от Дикой местности. Это к несчастью, ты понимаешь.

Дрожь пробегает по всему моему телу. Я настораживаюсь. Рейвэн никогда не рассказывала о своей жизни до того, как она оказалась в Дикой местности. Она всегда повторяла, что раньше ничего не было. Никакого прошлого.

— На самом деле я жила как все. Слушала, что мне говорят, и ни о чем не задумывалась. «Только исцеленные попадают на небеса». «Заразные — грязные, они превращаются в скотов». «Болезнь разъедает тебя изнутри». «Благочестие и счастье в стабильности»,— Рейвэн пожимает плечами, как будто хочет избавиться от воспоминаний о том, кем она была,— Только я не чувствовала себя счастливой. Я сама не понимала почему. Почему не могу быть такой же, как все.

Я вспоминаю, как Хана когда-то кружилась по своей комнате и спрашивала меня: «Значит, ты думаешь, что все это идеально? Что это все?»

— В лето, когда мне исполнилось четырнадцать, возле границы начали стройку. Они там планировали построить жилье для самых бедных семей Ярмута. Для тех, кого неудачно подобрали друг другу, или для тех, чья репутация была разрушена из-за того, что они были не согласны или пошли слухи, что они такие... Ты знаешь, как это бывает. Днем я часто играла возле той стройки. Вместе с ребятами. Мы, естественно, были осторожны и играли раздельно. Нас разделяла линия, к востоку от этой линии была территория девочек, к западу — территория мальчиков.— Рейвэн тихо смеется.— Теперь это все кажется сном. Но тогда это казалось нормальным и естественным.

— Не с чем было сравнивать,— говорю я.

Рейвэн мельком смотрит в мою сторону и кивает.

— Как-то на целую неделю зарядил дождь. Стройку заморозили, и никто из ребят не хотел там играть. Мне было плевать на дождь. Я не очень любила бывать дома. Мой отец...— Рейвэн запинается на слове «отец», но потом продолжает: — Он не совсем оправился после процедуры. Она прошла не совсем так, как надо. Произошли какие-то нарушения в височной доле, которая отвечает за перепады настроения. Так они нам сказали. Почти всегда он был нормальным, как все. Но иногда у него случались приступы ярости...

Некоторое время Рейвэн сидит и молча смотрит на пламя костра.

— Мама помогала нам замазывать синяки пудрой или косметическим карандашом. Мы не могли никому об этом рассказать. Не хотели, чтобы люди узнали о том, что процедура отца прошла не так, как надо. Они могли перепугаться и даже сжечь отца. Мама сказала, что лучше ничего не рассказывать, а то будет еще хуже. Вот мы и маскировались. Длинные рукава летом. Притворялись больными, чтобы не ходить в школу. И много врали... Упала, стукнулась головой, врезалась в косяк...

Я никогда не представляла Рейвэн моложе, чем она сейчас. Но теперь вижу гибкую девочку с жестким ртом, вижу, как она замазывает косметическим карандашом синяки на руках, плечах, на лице.

— Мне жаль,— говорю я, и это звучит глупо.

Рейвэн кашляет, расправляет плечи и коротко отвечает:

— Это все ерунда.

Потом она берет длинную тонкую ветку и, разломав ее на четыре равные части, бросает их одну за другой в костер. Мне начинает казаться, будто Рейвэн уже забыла, что наш разговор начался с вопроса об имени Блу, но она продолжает свой рассказ.

— Та неделя, когда беспрерывно шел дождь, была не лучшей для отца, и я часто уходила из дома. Однажды я просто болталась возле одного из фундаментов. Там были сплошные ямы и блоки из угольного шлака, ни одного дома толком не построили. А потом я увидела маленькую коробку. Это была коробка из-под обуви.

Рейвэн делает глубокий вдох, и я даже в темноте вижу, как она напряглась.

Дальше ее история полилась сплошным потоком:

— Наверное, кто-то там ее оставил, запихнул под блок фундамента. Из-за дождя земля начала оползать, и коробка оказалась на открытом месте. Сама не знаю, почему я решила посмотреть, что в ней. Коробка была вся в грязи, я подумала, что, может, найду там пару обуви или даже какие-нибудь драгоценности.

Теперь я знаю, куда ведет история Рейвэн. Я вместе с ней иду к испачканной в грязи коробке из-под обуви. Я поднимаю покореженную от воды крышку. Ужас и отвращение, как черная тина, поднимаются к горлу.

Рейвэн понижает голос до шепота.

— Она была завернута в одеяльце. Такое синее одеяльце с желтыми овечками. Она не дышала. Я... я подумала, что она мертвая. Она... была голубая. Вся — кожа, ноготки, губы, пальчики. У нее были такие маленькие пальчики.

Черная тина забивает мне рот и не дает дышать.

— Не знаю, что заставило меня попробовать оживить ее. Наверное, я тогда немного тронулась умом. В то лето я работала младшим спасателем, так что я знала, как проводится сердечно-легочная реанимация. Но мне никогда не приходилось этого делать. А она была такая крошечная, всего неделя или две от роду. Но у меня получилось. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда она сделала первый вдох и как сразу начал меняться цвет ее кожи. Передо мной как будто открылся весь мир. Все мои прошлые ощущения исчезли, с ее первым вдохом я заново почувствовала жизнь, цвет... Я назвала ее Блу, чтобы никогда не забыть тот момент и чтобы никогда не раскаиваться в том, что сделала.

Рейвэн вдруг умолкает. Она наклоняется и поправляет спальник Блу. Пламя костра низкое, в его красном свете я вижу, какая Блу бледная. Ее лоб весь в бисеринках пота, а дыхание медленное и прерывистое. Меня переполняет слепой, ни на что конкретно не направленный гнев.