Пандемониум - Страница 37

Здесь мы можем спокойно поставить палатки, можем на время забыть о том, что мы в бегах, о том, что потеряли товарищей, обо всех припасах, которые остались в хоумстиде. Мы разжигаем костер, садимся вокруг, греемся и рассказываем друг другу истории, чтобы как-то отвлечься от холода, голода и от запаха в воздухе, предвещающего снегопад.

Сейчас

— Расскажи какую-нибудь историю.

— Что?

Я вздрагиваю от звука голоса Джулиана, он уже несколько часов просидел молча, а я снова ходила от стены к стене и думала о Рейвэн и Тэке. Удалось ли им уйти с митинга? Может, они думают, что я ранена или меня убили? Будут они искать меня или нет?

— Я говорю, расскажи какую-нибудь историю.

Джулиан сидит на койке, скрестив ноги по-турецки.

Я уже заметила, что он может часами сидеть в такой позе и при этом закрывает глаза, как будто медитирует. Его спокойствие начинает меня раздражать.

— Так время пройдет быстрее,— добавляет он.

Еще один день, и снова мучительно тянутся часы. Снова зажгли свет и на завтрак дали все то же — хлеб, вяленое мясо и воду. На этот раз я плотно прижалась к двери и смогла увидеть тяжелые ботинки и темные брюки. Лающий мужской голос приказал мне передать через маленькую дверцу вчерашний поднос, что я и сделала.

— Не знаю я никаких историй,— говорю я.

Джулиан уже привык видеть меня, я бы сказала, слишком привык. Я хожу и чувствую на себе его взгляд, как луч фонарика на плече.

— Ну, тогда расскажи о своей жизни,— говорит он,— Не обязательно, чтобы она была хорошая.

Я вздыхаю и начинаю пересказывать Джулиану жизнь Лины Джонс, которую мне помогла сочинить Рейвэн.

— Родилась в Куинсе. Училась в «Юнити» до пятого класса, потом меня перевели в школу Нашей Девы Доктрины. В последний год переехала в Бруклин, и меня зачислили в «Куинси Эдвардс».

Джулиан смотрит на меня, как будто ждет продолжения. Я взмахиваю рукой и продолжаю:

— Исцелили меня в ноябре. Правда, эвалуацию буду проходить вместе со всеми в этом семестре. Пару мне еще не подобрали.

Больше не знаю, о чем рассказывать. Лина Джонс, как и все исцеленные, скучная натура.

— Это все факты, а не история,— говорит Джулиан.

— Прекрасно.

Я возвращаюсь на свою койку, сажусь, поджимаю под себя ноги и поворачиваюсь к Джулиану.

— Если ты такой умный, почему бы тебе самому не рассказать историю?

Мне кажется, что Джулиан должен занервничать, но он только откидывает назад голову и, шумно выдохнув, начинает думать. Разбитая губа у него сегодня выглядит еще хуже — распухла и посинела, а по скуле поползли желто-зеленые пятна. Но Джулиан не жалуется ни на губу, ни на порез на щеке.

— Однажды,— начинает он свою историю,— когда я был еще совсем маленьким, я увидел, как парень и девушка целовались на людях.

— Ты хочешь сказать — на свадебной церемонии? Чтобы закрепить брак?

Джулиан качает головой.

— Нет. На улице. Они были несогласными, понимаешь? Это происходило прямо напротив АБД. Я не знаю, может, они были не исцеленными или процедура на них не подействовала. Мне всего шесть было тогда. Они...

В последнюю секунду Джулиан осекается.

— Что?

— Они пользовались языками.

Джулиан смотрит на меня секунду и отводит взгляд. Поцелуи с языком считаются хуже, чем запрещенные. Это грязь, мерзость, симптом того, что зараза пустила корни.

Я непроизвольно подаюсь вперед и спрашиваю:

— И что ты сделал?

Меня удивляет и сама история, и то, что Джулиан решился мне ее рассказать.

Джулиан улыбается.

— Хочешь, скажу что-то смешное? Я сначала подумал, что он ее ест.

Ничего не могу с собой поделать и прыскаю со смеха. А начав смеяться, уже не могу остановиться. Все напряжение, которое накопилось во мне за последние сорок восемь часов, улетучивается за секунду, я смеюсь так, что слезы наворачиваются на глаза. Весь мир перевернулся, встал с ног на голову, вывернулся наизнанку. Мы в комнате смеха.

Джулиан тоже начинает смеяться, но сразу же кривится и трогает пальцами разбитую губу.

— Оу,— говорит он, отчего я смеюсь еще сильнее, а Джулиан начинает смеяться от моего смеха, отчего снова хватается за губу и опять говорит: — Оу.

И скоро мы оба хохочем. У Джулиана оказывается удивительно приятный смех — низкий и мелодичный.

— Ладно,— отсмеявшись, говорит он,— Теперь снова твоя очередь.

Я все никак не могу отдышаться.

— Подожди... подожди... А что случилось потом?

Джулиан, все еще улыбаясь, смотрит на меня. У него ямочка на правой щеке, а между бровей появилась морщинка.

— О чем ты?

— Что случилось с той парой? С парнем и девушкой, которые целовались?

Морщинка между бровей Джулиана становится глубже, он, как будто не понимая мой вопрос, встряхивает головой.

— Полицейские пришли,— говорит он, как будто иначе и не должно было быть.— Их забрали в карантин в Рикерсе. Насколько я знаю, они и сейчас там.

И в одну секунду его слова, как удар кулака в грудь, выбивают из меня весь смех. Джулиан — один из них, зомби, враг. Такие, как он, забрали у меня Алекса.

Меня вдруг начинает подташнивать. Я только что смеялась вместе с ним, между нами возникло что-то... Джулиан смотрит на меня, как будто мы друзья, как будто мы одинаковые.

Меня сейчас вырвет.

— Ладно,— говорит Джулиан,— теперь ты.

— Нет у меня никаких историй,— говорю я, получается хрипло и резко.

— У всех есть...— начинает Джулиан.

Но я не даю ему закончить.

— У меня нет.

Я спрыгиваю с койки. У меня мурашки бегают по всему телу, и я, чтобы как-то от них избавиться, снова начинаю ходить туда-сюда по камере.