Пандемониум - Страница 30

К оглавлению

Меня хватают за руку. Выбивают из кулака ключи.

— Не так быстро,— говорит один из них.

Потом — жгучая боль, ярко-белая вспышка, и я погружаюсь в темноту.

Поезда на линиях Нью-Йоркского метрополитена обозначаются либо буквами латинского алфавита, либо цифрами от 1 до 7.

Тогда

Мияко должна была войти в группу разведчиков, а вместо этого стала последней из хоумстидеров в комнате для больных.

— Завтра она уже будет на ногах,— говорит Рейвэн. — Вот увидишь. Она крепкая, как камень.

Но на следующий день кашель у Мияко становится сильнее, мы слышим его даже сквозь каменные стены. У нее затрудненное дыхание и мокрота в легких. Одеяла Мияко насквозь мокрые от пота, а она жалуется, что ей холодно, смертельно холодно.

Она начинает кашлять кровью. Когда наступает моя очередь присматривать за Мияко, я замечаю запекшуюся кровь у нее в уголках рта. Я промокаю кровь влажной фланелевой тряпкой, но Мияко еще достаточно сильная, чтобы отмахиваться от меня. Ее лихорадит, в бреду ей видятся силуэты каких-то людей, она ругается и колотит воздух кулаками.

Мияко больше не может самостоятельно встать на ноги. А когда мы с Рейвэн пытаемся поддерживать ее под руки, она кричит от боли, и мы в конце концов сдаемся. Мы больше не вытаскиваем Мияко из постели, а просто меняем простыни. Я думала, что их лучше сжечь, но Рейвэн категорически против. Ночью я вижу, как она яростно отстирывает их в кипятке. Над тазом поднимается пар, руки у Рейвэн красные, как сырое мясо.

А потом как-то ночью я просыпаюсь в абсолютной тишине, как будто в черном, холодном омуте. В первые секунды, еще в полусне, я думаю, что Мияко, наверное, стало лучше. Завтра я увижу, как она сидит на корточках у огня. Завтра мы вместе будем выполнять наши обычные обязанности. Я буду смотреть, как она ловко плетет силки длинными тонкими пальцами. Она заметит, что я за ней наблюдаю, и улыбнется.

Но тишина слишком уж глухая. Я встаю, страх постепенно, как в тисках, сжимает сердце. Пол просто ледяной.

Рейвэн сидит в ногах Мияко и смотрит в пустоту. Волосы у нее распущены. Рядом с койкой стоит свеча, по стенам пляшут тени, и глаза у Рейвэн похожи на две черные дыры.

Глаза Мияко закрыты, я сразу понимаю, что это значит.

К горлу подкатывает неуместный истерический смех. Чтобы как-то его подавить, я спрашиваю:

— Она...

— Да,— сухо отвечает Рейвэн.

— Когда?

— Точно не знаю. Я задремала,— Рейвэн проводит рукой по глазам,— А когда проснулась, она уже не дышала.

Меня обдает жаром, а потом сразу сковывает лед. Я не знаю, что сказать, поэтому просто стою и стараюсь не смотреть на Мияко. Она превратилась в статую, в тень человека, болезнь переделала ее лицо в череп, обтянутый кожей. Я могу думать только о ее руках. Еще несколько дней назад эти руки, сопровождая пение Рейвэн, так виртуозно отбивали ритм по кухонному столу. В них была жизнь, они были быстрыми, как крылья колибри.

— Я...— У меня комок застревает в горле,— Мне очень жаль.

Рейвэн целую минуту молчит, а потом говорит:

— Я не должна была посылать ее за водой. Она говорила, что не очень хорошо себя чувствует. Я должна была дать ей отдохнуть.

— Ты не можешь винить себя.

— Почему нет?

Рейвэн поворачивается в мою сторону. В этот момент она такая молодая, такая дерзкая и непреклонная, совсем как моя кузина Дженни, когда тетя Кэрол говорила ей, что пора делать уроки. Я вынуждена напомнить себе, что Рейвэн действительно молодая, ей всего двадцать один год. Всего-то на три года старше меня. Но Дикая местность делает тебя старше.

Интересно, сколько я смогу здесь продержаться?

— Потому что в этом нет твоей вины.— Я не вижу глаза Рейвэн, и это действует мне на нервы — Ты не можешь... не можешь чувствовать себя виноватой.

Тут Рейвэн встает и берет свечку, прикрывая пламя ладонью.

— Мы здесь по другую сторону границы, Лина,— говорит она по пути к выходу из комнаты,— Ты это еще не усвоила? Ты не можешь указывать мне, что чувствовать, а что не чувствовать.

На следующий день идет снег. За завтраком Сара плачет над тарелкой с овсяной кашей. Она дружила с Мияко.

Разведчики, Тэк, Хантер, Рауч, Бак, Ла и Сквирл, ушли из хоумстида пять дней назад. Они забрали с собой единственную лопату (чтобы закапывать съестные припасы). Мы собираем все металлические или деревянные обломки, которыми можно хоть как-то копать землю.

Хорошо еще снегопад слабый. Утром снега выпадет не больше чем на полдюйма, но холод реальный, земля промерзла и стала твердая как камень. После получаса долбежки и копания мы с Рейвэн и Брэмом вспотели, но в результате у нас получилось только небольшое углубление в земле. Сара, Блу и еще несколько хоумстидеров сбились в стайку в нескольких футах от нас и дрожат от холода.

— Ничего не выйдет,— выдыхает Рейвэн, бросает на землю кусок погнутого железа, который пыталась использовать вместо лопаты, и со всей силы пинает его ногой,— Нам придется ее сжечь.

— Сжечь? — Я готова взорваться и просто не могу сдержать себя,— Мы не можем ее сжечь. Это...

Рейвэн резко поворачивается в мою сторону, глаза ее сверкают.

— Да? А что ты предлагаешь? А? Хочешь оставить ее в комнате для больных?

Обычно, стоит Рейвэн повысить голос, я сразу иду на попятный. Но в этот раз я пытаюсь стоять на своем.

— Она заслужила быть похороненной,— твердо, насколько хватает сил, говорю я.

Рейвэн в два шага подходит ко мне вплотную.

— Это пустая трата энергии,— сквозь зубы шипит она мне в лицо.

И вдруг я вижу, что Рейвэн не просто в ярости, она в отчаянии. Я вспоминаю, как она сказала Тэку, что никто из нас не погибнет.